Тайна Эмилии Тимм

Над безмятежной гладью Киш-озера, в тени вековых дубов стоял старинный особняк с высокой двускатной крышей, построенный ещё в середине XVIII века представителями английской масонской организации. Величественное поместье, совсем как знаменитый дворец Фридриха Второго Прусского близ Потсдама, носило имя «Зоргенфрай» т.е. свободный от забот. Глядя на буйство природы, вдали от суматошной Риги здесь и вправду забывались все хлопоты и мирские дела. Пение птиц услаждало слух, прохладные аллеи уводили вглубь тенистого парка, а неспешные воды приглашали на лодочную прогулку. У обитателей Зоргенфрай нет времени печалиться.

 

Уже давно старинный дом над озером принадлежит семье рижского бургомистра Фридриха Вильгельма Тимма. Пожалуй, никто из его предков, приехавших в Лифляндию из Богемии и обосновавшихся в заштатной Кулдиге, не мог себе и представить, что их потомок получит блестящее юридическое образование в одном из ведущих университетов Германии и станет во главе рижского магистрата. Справедливости ради следует отметить, что жизненный путь Фридриха не был лёгким. Так, после родов скончалась его первая жена, оставив ему маленькую дочку Лидию. Но теперь он обрёл счастье с дочерью пастора из Мазсалацы Эмилией Циммерманн. В семье уже было трое детей, кроме старшей дочери от первого брака появились сыновья Теодор и Вильгельм. И вот летом 1821 года новое счастье: у Фридриха и Эмилии рождаются близнецы, имена им выбрали в честь матушки: Эмиль и Эмилия.

 

Дети растут быстро. В жаркие летние дни семья проводит в Зоргенфрай или на побережье Балтийского моря. В то время здесь живут только латышские рыбаки, и только самые состоятельные рижские бюргеры – Тиммы, Пфабы, Бокслаффы – они могут позволить себе отдых у моря. Жить приходится в рыбацких хижинах, регулярного сообщения с «цивилизацией» нет, лишь собственные лошади и нанятые рыбацкие лодки. Но детям это всё безразлично, игры на свежем воздухе, просторы песчаных пляжей, радости купания в прохладных водах Балтики и шум высоких сосен – вот, что занимало детей состоятельной семьи. Среди братьев и сестёр Эмилия отличалась спокойным характером. С ранних лет любила гулять, вслушиваясь в шёпот природы, увлекалась поэзией и музыкой.

 

 

Зимой семья дружно переезжала в свой дом в стенах рижской крепости. Там, на углу Малой и Большой Новой улицы стоял он высокий, четырёхэтажный. Его автор, рижский архитектор Кристофер Хаберланд, на славу постарался – здание было и удобным, и величественным, настоящая резиденция бургомистра. Здесь, на первом этаже, располагались кабинеты хозяина дома. Да, да именно кабинеты. Фридрих Вильгельм Тимм предпочитал работать на нескольких языках, и для каждого из них у него были свой стол и свой книжный шкаф. В силу своих талантов он был единственным учителем своим дочерям Лидии и Эмилии, преподавал им языки и науки, а также музыку. Бургомистр был прекрасным музыкантом, играл на пианино и скрипке. Эмилия тоже была прекрасной пианисткой, её брат близнец Эмиль играл на виолончели, а младший Рихард на флейте.

 

Семейные концерты проходили в большом зале дома на втором этаже. Он походил на настоящий зимний сад – ведь круглый год здесь росли диковинные растения, выращенные в теплицах имения Зоргенфрай. В зале и салонах регулярно собиралось высшее общество Риги. Кроме домашних музыкантов в доме Тиммов выступали и гостили молодые Ференц Лист и Рихард Вагнер, пианисты и композиторы Фридрих Калькбреннер, Сигизмунд Тальберг и Адольф Ханзельт – всё виртуозы своего времени, о которых говорила образованная Европа тех лет. Многие из них останавливались в доме Тимма, на четвёртом этаже дома бургомистра были устроены специальные гостевые апартаменты. Особенно запомнился рижанам Лист, который приезжал в Ригу в 1842 году, его часто видели на прогулках в сопровождении членов семьи бургомистра. По слухам, однажды он вместе с дочерьми Тимма спустился на кухню и лично показывал, как следует готовить настоящий бифштекс по-английски.

 

 

Слава семьи достигла больших размеров, когда в 1834 году старший сын Тиммов, Вильгельм, поступил в Императорскую Академию художеств в Петербурге и поразил там всех своим мастерством. Семья часто навещала Вильгельма и появлялась на балах в лучших салонах российской столицы. Особенное внимание привлекала к себе красавица Эмилия. Нежные черты её лица, стройная фигура, загадочные карие глаза, роскошные чёрные волосы пленили не одного молодого человека. Ну, а её дарованием восхищался по слухам сам император Николай Павлович. В возрасте 16 лет Эмилия, которая была талантливой пианисткой, дала свой первый урок, её учеником стал маленький Антоша Рубинштейн, будущий русский композитор, пианист и дирижёр.

 

 

Однажды, кода семья Тиммов была в театре, Эмилию заметил известнейший живописец Карл Брюллов. По слухам, он был так очарован девушкой, что влюбился до безумия. Их знакомство, однако, произошло не сразу, но образ Эмилии Брюллов запечатлел в некоторых своих произведениях тех лет. Например, на алтарной картине для лютеранской церкви Св. Петра и Павла «Распятие» мастер придал Марии Магдалине черты Эмилии Тимм. Среди работ Карла есть и портрет Эмилии у рояля. 39-летний художник, казалось, всерьёз увлёкся талантливой пианисткой из Риги. В 1838 году он сделал официальное предложение Эмилии и она согласилась. Свадьбу назначили на январь следующего года.

 

Но уже накануне свадьбы молодожёны не выглядели такими счастливыми. Вспоминает Александр Брюллов, брат живописца: «...В самый день свадьбы Карл оделся, как он обыкновенно одевается, взял шляпу и, проходя через мастерскую, остановился перед копией Доменикино, уже оконченной. Долго стоял он молча, потом сел в кресла. Кроме его и меня в мастерской никого не было. Молчание длилось еще несколько минут. Потом он, обращаясь ко мне, сказал: «Цампиери как будто говорит мне: «Не женись, погибнешь»...»

 

 

Сама свадьба, состоявшаяся в Петербурге, по свидетельству историка Владимира Порудоминского, автора книги о жизни Карла Брюллова, была также весьма странной: «Свадьба профессора живописи Карла Павловича Брюллова была незаметной до крайности – все тихо, обыкновенно, непразднично, даже ростбиф Лукьяну (слуга Брюллова прим. авт.) не заказывался. В лютеранской церкви святой Анны, что на Кирочной улице, народу почти не было – только близкая родня. Брюллов в продолжение венчания стоял, глубоко задумавшись, и ни разу не взглянул на невесту; лишь изредка он поднимал голову и неприлично торопил пастора с окончанием обряда». Порудоминский утверждает, со ссылками на письма друзей Брюллова, что никто из них не подозревал о браке Карла до того, как их поставили в известность об уже свершившемся факте.

 

 

Вот и друг Брюллова, украинский поэт Тарас Шевченко оставил тревожные воспоминания о свадьбе Карла и Эмилии: «Я в жизнь мою не видел, да и не увижу такой красавицы, — вспоминал свидетель бракосочетания Тарас Шевченко. — Но в продолжение обряда Карл Павлович стоял глубоко задумавшись: он ни разу не взглянул на свою прекрасную невесту».

 

«Был слух, что у жениха и невесты вышла ссора незадолго до свадьбы, вмешалась в дело родня, ссору замяли, а со свадьбой поторопились. Впрочем, что теперь думать да гадать: поселилось в мастерской очаровательное существо с тонким лицом и легкими движениями; все мило в госпоже Эмилии – и веселое с немецким выговором щебетание, и застенчивость, с какой она убегает от нескромных шуток супруга, и немецкая карточная игра по мелочи, к которой она старается приохотить посещающих мастерскую учеников. Но Великий невесел, что-то грызет его, не дает покоя, даже в райские минуты, когда супруга его садится к фортепьяно, след озабоченности не исчезает с его лица...», пишет Порудоминский о начале семейной жизни Карла и Эмилии.

 

Но сохранились и иные воспоминания. Например, Александра Брюллова: «...Она (Эмилия) сначала не хотела читать, но потом раскрыла книгу, прочитала несколько фраз с сильным немецким выговором, захохотала, бросила книгу и убежала. Он позвал ее опять и с нежностью влюбленного просил ее сесть за фортепиано и спеть знаменитую каватину из «Нормы». Без малейшего жеманства она села за инструмент и после нескольких прелюдий запела. Голос у нее не сильный, не эффектный, но такой сладкий, чарующий, что я слушал и сам себе не верил, что я слушаю пение существа смертного, земного, а не какой-нибудь воздушной феи. Или это магическое влияние красоты, или она действительно хорошо пела, теперь я вам не могу сказать основательно, только я и теперь как будто слышу ее волшебный голос...».

 

 

Как бы там ни было, но спустя два месяца молодожёны бежали друг от друга. Эмилия уезжает в Ригу, к родным, а Карл находит приют у семьи скульптора Клодта. По Петербургу ползут слухи один гнуснее другого. Кто-то обвиняет Брюллова в насилии над молодой женой, поговаривали что он, будучи пьяным, вырвал серьги из её ушей. Иные намекают, что Брюллов со своими приятелями накануне свадьбы посетили бордель, где известная путана наградила их «французской болезнью». Однако, большинство современных исследователей сходятся во мнении, что главной причиной послужило вовсе не это. Якобы незадолго до свадьбы Эмилия призналась Карлу, что уже не девственница. Карл поначалу не придал этому особого значения, но вскоре выяснил, что растлителем девушки был... её родной отец, рижский бургомистр Фридрих Тимм.

 

 

Личность Фридриха Вильгельма, или в русском варианте Фёдора Тимма, представляется далеко неоднозначной. Самое интересное, что и историки-биографы оценивают его по разному. Нина Лапидус в книге, посвящённой творчеству Вильгельма Тимма, так пишет о его отце: «Фридрих Тимм, образованный и передовой человек, будучи главой городской власти, большое значение придавал просветительству: совершенствовал систему преподавания в рижских школах, способствовал их оснащению лучшими современными пособиями, стремился к созданию школьных библиотек. «За попечительство и заботливость» он в 1842 году был награждён орденом святого Владимира». По её словам, именно он заложил традицию современных праздников Песен, активно способствуя организации в 1836 году Первого музыкального праздника Балтии в Риге. На этом празднике, кстати говоря, выступала и наша героиня Эмилия.

 

 

А вот исследователи жизни Брюллова видят в Федоре Тимме скверного, невежественного человека, соблазнившего свою дочь и разрушившего её брак с Брюлловым. По словам многих исследователей, тесть-развратник и его дочь ещё и денег с Брюллова требовали. Не лучше обстоит и дело в переписке свидетелей скандала петербургских издателей Николая Греча и Фаддея Булгарина. В их письмах часто можно встретить вот такой эпитет, адресованный Фёдору Тимму: «скотина Тимм!». Более резки высказывания Греча относительно кончины брата-близнеца Эмилии в 1844 году: «Третьего дня скончался бедный Эмиль Тимм. Это не несчастие. Он бы всю свою жизнь был болваном из болванов. Что за отец у них! Ученый урод». Или чуть позже: «Вчера схоронили мы бедного Эмиля Тимма, жертву глупости и… взбалмошного отца. Смерть его была для него благодеянием, ибо он всегда играл бы в свете самую жалкую роль». Заметим, что здесь речь идёт о том, что отец сломал жизнь сыну, но не дочери. Запомним это, равно как и автора письма, чудесным образом он снова появится в нашей истории, но несколько позднее.

 

 

Чтобы хоть как-то разобраться в этой истории, следует обратиться к самим виновникам. Эмилия не оставила нам никаких воспоминаний о совместной жизни с Карлом. В её эпистолярном наследии нет об этом ни слова. Брюллов тоже старался не вспоминать о разводе, с головой погрузившись в искусство. Напоминанием о случившемся нам остался набросок к картине «Невинность, покидающая землю», созданный незадолго после разрыва молодожёнов. На ней мы видим образ прекрасной девушки, которая покидает объятое развратом общество. В образе невинной красавицы угадываются черты лица Эмилии, так что тот, кто сумеет разгадать символику этого наброска, сможет и ответить на главный вопрос: кто же виноват в случившейся трагедии. Сразу после разрыва Брюллов поспешил покинуть Петербург, где на него началась настоящая травля. Из салонов и гостиных исчезали его работы, а давние приятели при встречи старались пройти мимо. Если бы не поддержка его верной музы Юлии Самойловой, то скандал имел бы куда худшие последствия.

 

 

В отличие от Карла Брюллова, репутация Эмилии после развода не пошатнулась. Она спокойно вернулась в Ригу и посвятила себя занятиям музыкой. Игра талантливой пианистки становилась всё лучше, и Фёдор решил отправить дочь на учёбу во Францию, в Париж, к знаменитому пианисту Фредерику Шопену. В 1842 году Эмилия прибыла в столицу Франции. Она поселилась у матери знаменитого французского писателя Проспера Мериме. Рижанка произвела неизгладимое впечатление на Шопена. Он охотно занимался с ней, хотя часто уроки откладывались из-за болезни мастера. Эмилия до конца дней сохранила тёплые воспоминания о своём учителе, у которого она познавала мастерство игры на фортепьяно в течение двух лет.

 

 

В 1844 году брат Эмилии живописец Вильгельм Тимм приехал в Париж, чтобы начать стажироваться у Ораса Верне, специалиста по батальной живописи, а вот ей самой пришлось покинуть город: Шопен уехал поправлять здоровье в Ноан, и Эмилия решила вернуться в Ригу. Её путь лежал через Гейдельберг, где её ожидал Алексей Греч. Он уже несколько лет сватался к Эмилии и только теперь получил согласие на брак. Его отцу, тому самому петербургскому издателю Николаю Гречу удалось уломать Фёдора Тимма. В письме к Булгарину он пишет об этом событии так: «Алеша благополучно приехал из Гейдельберга и нашел всех здоровыми. Чрез неделю явились туда Эмилия и Вася (имеется в виду брат Эмилии, Вильгельм Тимм прим. авт.). Он (Ал[еша]) нашел, что она теперь милее, нежели когда-нибудь была, и намерен отрыть траншею, но не прежде как по отбытии дикого братца обратно в Париж. Теперь еще будут контры с сумасбродом отцом, но я надеюсь, он артачиться не станет. Она не девочка нынче, а опытная, слишком опытная женщина. Если же Алеша в этом не успеет, то я утверждаюсь мыслию, что все это расположилось к лучшему. Она женщина предобрая, но родня ее поганая, особенно отец, шут и гаер, со всею своею ученостью, притом фальшивый двоедушник! Нет! В Германии немцы не таковы. Поспешаю тебя уведомить, что я попросил согласие старика Тимма на брак его дочери с Алешею и отправил тотчас в Гейдельберг с письмом к пастору, который будет махать руками». Отметим, как называет Греч Фридриха Тимма, отца Эмилии, среди далеко нелестных эпитетеов нет самого главного «растлитель», а уж кому-кому, а будущему свёкру, а известному петербургскому журналисту и подавно, подобная информация должна быть известна. Это не сходится с версией библиографов Карла Брюллова. Свадьба Алексея и Эмилии состоялась в Риге 6 декабря 1844 года, затем они вместе переехали в Санкт-Петербург.

 

 

В своём письме родителям Эмилия так описывает их новую квартиру в Петербурге: «С 8 часов воскресного вечера мы здесь, но где?! В чудесном маленьком ларце с драгоценностями. Я называю его маленьким только потому, что он весьма мил, но на самом деле будет поболее двух этажей нашего дома в Риге. Весь дом обставлен так, будто это не земля, а райские кущи. Алексей сам всё подготавливал к моему приезду. В своём салоне я нашла великолепный рояль, на открытой крышке которого лежала партитура шопеновского «Ноктюрна»!». Новый брак Эмилии сложился удачно, родились дети, в доме часто бывали гости. Как и прежде вокруг Эмилии витала атмосфера музыки, известные актёры, поэты и музыканты считали за честь побывать в доме Гречей, где главным его украшением была хозяйка дома. Увы, но известной пианисткой она так и не стала, муж, свекор, а позднее и её дети считали, что даме из высшего общества не пристало давать концерты, поэтому дарования Эмилии остались известны лишь узкому кругу гостей дома Гречей.

 

Семейное счастье длилось недолго, спустя шесть лет, в 1850 году Алексей Греч умирает по пути на Мадейру и его хоронят прямо в морской пучине. Эмилия ещё какое-то время живёт вместе с тестем Николаем Гречем в Петербурге, а затем переезжает в Карлсруэ, чтобы следить за образованием своих детей. Там она, свободно владевшая шестью языками, в том числе и латышским, стала центром небольшого Балтийского салона. Земляки, посещавшие занятия в университете Карлсруэ и Гейдельберга, часто навещали Эмилию, гостили у неё и известные музыканты, в том числе и Лист. В Германии Эмилия дала несколько концертов при королевском дворе Вюртемберга. Несколько раз она приезжала и в Ригу, где жили её мать и сёстры Лидия и Анна. Фёдор Тимм скончался в 1848 году. Из братьев к тому времени в живых был только Вильгельм Тимм.

 

Когда дети выросли, она вернулась в Петербург. По воспоминаниям племянницы Эмилии, которая в это время жила в гостях у тёти, в доме часто звучала музыка. Болезни, точившие Эмилию под конец жизни, лишили её сна, и она искала утешение в музыке. Ночи напролёт залы особняка на Мойке заполняли звуки Баха, Брамса и, конечно же, Шопена, любимого учителя Эмилии. Иногда пианистка с успехом выступала в салонах петербургской знати. Последние дни Эмилия провела у дочери в Павловске, там же 2 августа 1877 года она и умерла. По иронии судьбы в то же самое время в Павловске умер Александр Брюллов, брат первого мужа Эмилии, их хоронили рядом на городском лютеранском кладбище почти в одно и то же время.

 

До наших дней от мест, связанных с именем Эмилии Тимм, дошло ничтожно мало. Дом Тиммов в Старой Риге погиб в пожаре Второй мировой войны, в самом начале XXI века снесли здания усадьбы Зоргенфрай на берегу Киш-озера и дом Гречей на набережной реки Фонтанки в Петербурге. Эмилия – «Невинность» уже давно покинула этот мир оставив после себя ворох слухов, растиражированных жёлтой прессой. Что бы там ни говорили, но всей своей жизнью она доказала, что ни в чём не виновна, ведь слухи о её порочной связи с отцом никак не повлияли на их дальнейшую жизнь, а причиной для разрыва с великим художником могло послужить то, что Брюллов был далеко не простым человеком, да и разница в возрасте более 20 лет сделала своё дело. Возможно, супруги просто не понимали друг друга.