Струны ещё звенели

 

 

Рваные чёрные облака время от времени закрывают месяц, который как будто нарочно подвешен над огромным квадратом колючей проволоки. Это единственная большая лампа, и ее свет не стоит комендатуре ни пфенига. И тогда над темными рядами бараков, в правом углу лагеря загорается вторая светлая точка. Такая маленькая, как искорка жизни заключенных, но ее не могут закрыть лос­кутья черных облаков.

 

Маленький огонек горит в окошке лагерной больницы, от­гоняя от больных черную руку тьмы. Здесь жизнь борется со смертью. Это тяжелая и трудная борьба. На стороне смерти те, кто носит череп на фуражке и пистолет на боку. На сто­роне смерти жестокость, насилие, голод. Даже холодный ве­тер, проникающий сквозь щели в бараки, и дождь, пробиваю­щийся через крышу и капающий на головы больных, – и те союзники смерти. А кто же на стороне больных?

– Санитар, где врач? – Лицо у человека, который зовет меня, так же серо, как мешок с соломой, на котором он лежит.

– Доктор... Да, скажи, пусть придет доктор... – склоняется с верхних нар взлохмаченная голова и ищет меня.

Я вижу, что больному холодно, он натягивает на голову короткое одеяло. Я с удовольствием укрыл бы его посиневшие ноги, но у меня ничего нет. Открывается дверь комнаты, где лежат больные женщины:

– Пожалуйста, помогите! У нас тут одной плохо.

Где врач Бдилс? Почему он не идет? Он же редко отходит от больных.

 

Врача я нахожу в маленькой комнатке, которую мы про­звали аптекой. Он сидит на табуретке, обхватив руками го­лову. Он такой же заключенный, как и мы.

– Больные зовут вас, доктор. Лекарства нужны.

Бдилс смотрит на меня. Лицо его выражает глубокую печаль.

– У нас больше ничего нет, – говорит он. – Абсолютно ничего. Вчера комендант всё отнял. Лекарства нужны для фронта. Чем же мы будем лечить?

У нас отняли лекарства. Но они не принадлежали фаши­стам. Их нам дали венские и пражские аптекари. Они, полагая, что едут «на новое местожительство», брали с собой самые ценные медикаменты. Самих аптекарей уже нет: их уничто­жили и нет также оставленного ими наследства.

Врач остался с пустыми руками, но он вскакивает и на­правляется к больным.

 

Бдилс останавливается у кровати молодой, но уже седой женщины – и что я вижу! – улыбается. Даже глаза искрятся.

– Будет хорошо, будет хорошо! – Он берет обессиленную руку женщины в свою, дружески расспрашивает – про бо­лезнь, семью, о планах на будущее. Что, у вас трое сыновей? И ещё такие маленькие! Тогда надо скорее выздоравливать, встать на ноги и ехать домой. Да – домой. Скоро все поедем. Наши уже совсем близко... Вот обрадуются мальчики, когда снова будете вместе...

На глазах матери троих детей, брошенной в лапы смерти за помощь военнопленным, появляются слезы радости. И ей кажется, что боль в груди уже не так сильна, как вначале. И дышать не так тяжело...

А доктор уже возле тех, у кого перебиты на каменоломнях ноги. Это сильные люди. Они хотят знать правду. Пусть врач скажет: выздоровеют ноги или придется ходить на костылях.

Врач вытягивает лицо в шутливой гримасе:

– Нет, нет, на этих ногах домой из лагеря вы не пойдете. На них вы побежите, как стайеры!

 

Мужчины ещё радостно улыбаются, а Бдилс уже присел у больных, что лежат на полу и стонут. Им он рассказывает о мужестве, героизме, выдержке наших воинов. Откуда у него такие сведения? Я слушаю и понимаю, что все это доктор вы­думывает, чтобы ободрить больных. А в действительности это сущая правда. Такие герои были. Мы только не знали тогда ещё их имен – Маресьева, Гастелло, Зою Космодемьянскую, Иманта Судмалиса и мно­гих, многих других.

Десятки глаз смотрят на врача. Все ждут, чтобы он подо­шел. Он должен успокоить боль. Капли, таблетки, инъекции – с ними было бы легко. Боль утихает, люди засыпают, жар спадает. Но у Бдилса ничего этого нет. У него только доброе, сочувствующее сердце, есть сердечные, ободряющие слова. Они придают силы больным. Но Бдилс знает, что одно и то же лекарство для всех не годится. Он резко поворачивается и выходит из барака.

– Ушёл... – слышится тихий вздох.

 

Неужели сегодня врач не поговорит со всеми больными? Неужели все не услышат его дружеских слов. В них ведь чув­ствуешь близость фронта, чувствуешь победу и свободу. Кто-то просит пить. Я беру облупившуюся глиняную кружку и зачерпываю воду из деревянного чана. Но что это такое? В бараке звучит музыка. Больной тоже отнимает кружку от губ и прислушивается. В мрачном душном помещении слышен нежный голос скрипки. Чарующе-щемящие звуки льются по комнате. Около двери стоит и играет тихо вошед­ший доктор Бдилс. Его волосы слегка растрепались, глаза бле­стят, как два уголька в ночной тьме. Ещё совсем недавно с этой скрипкой выступал в Европе молодой музыкант, которого здесь публично расстреляли. Перед тем как его увели на казнь, он подарил скрипку врачу.

 

Врач медленно двигается вдоль нар и играет. Многие боль­ные садятся, приподнимаются на локтях. Понемногу стоны умолкают. Встревоженные лица больных проясняются, дыха­ние становится ровнее. Утихает боль, забывается голод. Когда скрипка замолкает, седовласый Бите берет руку Бдилса в свою и едва слышно шепчет: «Спасибо, доктор...»

В бараке ни одного стона, ни одного вздоха.

– Ещё, пожалуйста, что-нибудь...

Скрипка снова прижимается к плечу, смычок ласкает струны. Снова живительная сила течет со струн к человече­ским сердцам.

«Держись, ещё надо бороться», – страстно зовет скрипка. Кажется, будто стены отступили.

Никто не слышит, как скрипнула дверь. Лишь ворвавшийся в барак холодный ветер заставляет нас оглянуться. В дверях стоит ротенфюрер Теккемейер, помощник коменданта лагеря. Он приехал из Риги, чтобы проверить лагерь ночью.

– Играете? – спрашивает Теккемейер.

– Да... Точнее говоря, лечимся. – Бдилс вертит в руках скрипку. – Это у нас единственное лекарство.

– Великолепно! – иронически протягивает Теккемейер и, резко повернувшись, вырывает из рук Бдилса скрипку и раз­бивает её о печку.

 

– Песенки коммунистов ты помнишь, а что-то поважнее забыл. – Теккемейер сопит и грозит Бдилсу пальцем. – Ты за­был, что посреди лагеря стоит виселица!

Он яростно хлопает дверью и, стуча сапогами, уходит. Врач наклоняется, берёт разбитую скрипку и тщательно осматривает её.

В бараке стоит гробовая тишина.

– Будет хорошо, – говорит Бдилс, – струны не порваны. Они ещё будут звучать. Они ещё будут звучать в День победы!

В День победы раздавались крики радости, звучала музыка. Но врач Бдилс не дожил до этого. После того случая его вскоре увезли в Рижскую Центральную тюрьму, а оттуда – в Бикерниекский лес…