Последние дни Cаласпилса

 

 

Последний период моего заключения в Саласпилсе прошёл главным образом в бараке А-5. Там на длинных многоярусных полках хранились свертки с одеждой узников, которую им в лагере пришлось обменять на арестантское обмундирование. У каждого такого свертка, который со временем покрывался густым слоем плесени, была своя карточка с порядковым номером, именем и фамилией бывшего владельца. Эти карточки были своего рода «картоте­кой живых» (так называется популярная книга чеха Норберта Фрида), позволяющей проследить за судьбами обитателей ла­геря смерти. О каждом событии в жизни заключенного была своя запись на карточке, например «умер», «увезен в Герма­нию» и тому подобные. Карточек с отметкой «освобожден» было очень мало. Зато было бесконечно много таких, где над именем и фамилией значилась отметка «Uberstellt nach Z G». Это означает – переведён в Центральную тюрьму. Однако напрасно было бы искать этих людей в Рижской Центральной тюрьме. Убийство немецы подлинным именем не называли. Для Адольфа Эйхмана истребление мил­лионов евреев Европы было «окончательным разрешением еврейского вопроса», а на языке саласпилсских эйхманов «Uberstellt nach Z G» означало – заключенный с таким-то порядковым номером уничтожен...

 

В конце лета 1944 года пришёл день, когда заплесневевшие свертки одежды один за другим оставляли свои привычные места.Это было самым первым признаком того, что назревают чрезвычайные события. В барак А-5 из Риги прибыло несколько гестаповцев и в большой спешке стали просматривать остав­ленное «перемещёнными», а фактически убитыми, скудное добро,приведённое временем в ещё более жалкий вид. Они уничтожали каждую найденную в одежде бумажку, которая могла бы освидетельствовать личность бывшего владельца. За­одно уничтожались и свертки тех заключённых, которые ещё находились в лагере, и пол склада вскоре покрыли горы не­брежно разбросанной одежды.

В этом поспешном уничтожении следов преступлений уча­ствовал также «чиновник по особым поручениям» лагеря – бывший надзиратель Рижского 8-го полицейского участка Улдрикис Селис. Он лазил по высоким полкам и, весь в пыли, рылся в оставшихся вещах жертв фашизма.

Многое повидали и пережили мы за эти годы, и всё же без презрения не могли смотреть на жадность, обуявшую «ревизо­ров», если они находили в свертке хоть сколько-нибудь при­годный к носке предмет одежды. К нему сразу тянулось не­сколько рук. Тогда забывалось арийское происхождение, про­падала надменность слуг немецких фашистов...

 

Самым большим приобретением, кажется, оказалась когда-то бывшая белой рубашка. Первым её схватил «чиновник по осо­бым поручениям», однако после примерки ему пришлось с со­жалением вздохнуть:

– Чёрт побери, не мой размер...

Ценная находка перешла в руки длинного гестаповца.

Возможно, что белая рубашка когда-то принадлежала од­ному из непосредственных жертв Селиса.

Пост, который занимал Селис, был придуман для того, чтобы жизнь узников сделать сущим адом. Его задачей было найти предлог для пыток заключенных. Наказания сыпались как из рога изобилия. Никогда не прекращались крики и стоны, доносившиеся из конюшни.

Селис был таким же безжалостным палачом, как и его предшественник Артурс Кандерс, которого смерть настигла тут же, в лагере.

 

Ярче всего сохранилась в памяти одна из многих трагедий, прямым виновником которой был этот кровожадный «чинов­ник по особым поручениям». Это случилось летом 1944 года. В знойный день несколько десятков оборванных, переутомлен­ных, измученных жаждой людей, как серые тени, двигались в облаке пыли. Они выпрямляли дорогу, ведущую от шоссе Рига – Даугавпилс в Саласпилсский лагерь смерти.

Когда бдительность конвоиров несколько притупилась, пя­теро заключенных опустились на край ямы с гравием передох­нуть. Усталый мозг сверлила одна мысль, наполняло одно го­рячее желание – быть свободным, быть снова людьми.

– Надо бы попытаться... – как бы невзначай, тихо проро­нил мужчина невысокого роста. Он смотрел через край ямы вдаль, где вилась среди полей широкая белая дорога.

Вскоре снова раздалось понукание конвоиров, прервавшее недолгие мечты обессиленных людей о свободе, и они снова кололи камни, тащили тяжёлый дорожный каток. Но вечером, когда они собирались лечь на свои деревянные нары, появи­лись конвоиры и бросили всех в бункер. Начался допрос. Те­перь-то мечтатели поняли, что кто-то их подслушал. Узники, конечно, отпирались, ибо в действительности никто и не пытался бежать. В комендатуре была мрачная атмосфера: каж­дый новый день приносил фашистам неприятные вести с фронта. Поэтому они старались мстить, им нужны были стоны и кровь. Признания надо было добиться любой ценой. Эту «ра­боту» поручили Селису. Несколько дней и ночей продолжа­лись пытки. Чтобы положить конец невыносимым мукам, все пятеро «признались».

 

Обвинение было серьёзным: по­бег – организованное бегство, чтобы присоединиться к красным партизанам! Вскоре был готов и приговор: зачинщика по­весить, остальных расстрелять!

На следующий день у виселицы построили всех обитателей лагеря. Из Риги, как обычно в подобных случаях, прибыл Ланге и другие «гости». Шарфюреры комендатуры подали им удобные кресла. Когда один был повешен (если не подводит память, его фамилия была Дарзинь), четверо остальных увели за ограду лагеря, и автоматы оборвали их мечты о свободе.

Да, до сего времени Селис мог ещё ходить с гордо подня­той головой. Он был здесь, в лагере, «личностью», ему было доверено важное задание – распоряжаться жизнями людей. Но когда гул фронта раздавался совсем близко, он почувство­вал приближение конца своей власти. Он стал менее взыска­тельным и был готов довольствоваться меньшим – рубашкой убитого заключённого... Но он не был единственным, кто в по­следние дни лагеря из надменного фашистского холуя превра­тился в разбойника с большой дороги.

 

Преданный слуга коменданта Чмутовс в лагере был известен тем, что из окончательно разложившихся в заключении подонков создал особую группу провокаторов. Одним из главных доносчиков стал начальник «Орднунгсдинста» (так называли сколоченную из самих заключенных полицию лагеря) ОскарБерзинь. Он надеялся заработать освобождение самой гнусной ценой – выслеживанием и предательством своих то­варищей. Между прочим, этот предатель – прямой виновник того, что на виселице в Саласпилсе окончил свою жизнь бежавший из лагеря подпольщик Язеп Канепе.

Когда в июле 1944 года грохот танков Советской Армии разбудил елгавчан, как скопление гадов, в паническом страхе зашевелились гестаповцы в своих учреж­дениях инквизиции по всей Латвии. Они спешили пролить по возможности больше крови, В Саласпилсе разразился самый безжалостный террор. Не проходило дня, чтобы садисты Краузе, Теккемейер и Хойер не уводили бы на расстрел группу узников, особенно из тех, кто прибыл в Саласпилс из Даугавпилса, Резекне или других тюрем Латгалии.

Видя, как сгущается тень смерти, двенадцать товарищей решили бежать. План побега был успешно осуществлён в ночь на 30 июля. Всё же через несколько дней гестаповцы двоих беглецов поймали. Это был елгавчанин Декснис и латгалка Опинцане. Как только их привели обратно в лагерь, началось кровавое бесчинство. Каждый день в лесу трещали автоматные оче­реди и взвивались в воздух струи чёрного дыма.

 

Кроме Дексниса и Опинцане погибли такие славные това­рищи, как Рыбак, Страутманис, Дрей-Трей, Озолинь и другие. Но этим дело двенадцати беглецов ещё не кончилось. Об этом позаботился «префект» Оскар Берзинь. Однажды, покорно согнув свою длинную фигуру в три погибели, он зашёл к «чи­новнику по особым поручениям» Селису и гауптшарфюреру Чмутовсу. Предатель сообщил, что ему удалось напасть на след Язепа Канепе. В Саласпилс из Рижской Центральной тюрьмы был привезён бывший караульный Саласпилсского лагеря по фамилии Сулайнис. Совершенно случайно этот гестаповский холуй, попавший сам в заключение, видел Язепа Канепе и знал, где тот находится. Об этом он рассказал Оскару Берзиню, и судьба Язепа Канепе была решена...

 

Однако судьба фашистов также была определена. Об этом говорили клубы чёрного дыма, нависшие над соснами Румбульского леса. Нацисты начали уничтожать следы своих престу­плений, значит поняли, что придётся держать ответ.

В декабре 1943 года в лагерь прибыл отряд гитлеровской полиции с обозначением «Зондеркоммандо 1050». В тот же день из Риги в Саласпилс привезли 44 обессиленных еврея. Их одели в лохмотья и отдали в распоряжение этого отряда. Этим людям пришлось отрывать массовые могилы в окрестностях Саласпилса. А их было немало. Надо было вытащить из ям всех убитых, облить нефтью и сжечь. Днём евреи вскрывали могилы и готовили костры, на которые укладывали не одного своего близкого или знакомого, а ночь проводили там же в лесу. Чтобы евреи не сбежали, их привязывали к деревьям. Через неделю из Риги привезли новых могильщиков, ибо первые 44 умерли и были сожжены. Вскоре вторую группу сменила третья...

Миновала зима, наступила весна 1944 года, солнце припе­кало по-летнему, а костры из трупов всё ещё продолжали ды­мить. У лагерной больницы росла гора пустых нефтяных бочек. Работа отряда «Зондеркоммандо 1050» принимала всё более широкий размах: сжигали не только вырытые из старых мас­совых могил трупы, но и всех жертв очередных акций, приве­зенных сюда из Рижской Центральной тюрьмы. Дым тогда становился гуще, зарево – страшнее. И лишь когда по ту сто­рону Даугавы в нескольких километрах от Саласпилсского лагеря загремели пушки Советской Армии, страшные костры перестали чадить. Перед тем как покинуть лагерь, зондер-команда построилась перед комендатурой, чтобы получить бла­годарность от оберпалача Краузе. С улыбкой на губах Краузе сердечно жал руку всем осквернителям могил и тут же вместе с ними опустошил несколько бутылок водки. В ночь перед отъ­ездом эти нацисты ворвались в барак Ц-12, где в маленьком закутке ютились двое евреев – зубные врачи из Вены, которых Краузе ещё не успел расстрелять.

 

Этих лю­дей убийцы из зондеркоманды прикончили в надежде пожи­виться их добром. Но вещей у них, разумеется, давно уже не было.

В последнюю ночь Саласпилсского лагеря смерти, в ночь на 29 сентября 1944 года, гауптшарфюрера Чмутовса уже не интересовали доносы предателей. Он решил, что следует обеспечить себя более реальными ценностями. В течение трех с половиной лет, пройдя сквозь Саласпилсский ад, многие ты­сячи заключенных оставили там и свои драгоценности – часы, кольца, портсигары. Они находились в сейфе в отдельном помещении барака А-5. (В этом сейфе не хранились драгоценно­сти зарубежных евреев и эвакуированных – они были ограб­лены раньше.)

В эту последнюю ночь гауптшарфюрер один, без провожа­тых, зашёл в барак, одетый в обычную форму СД, но со ста­рой шляпой на голове. Электричества в лагере в то время уже зачастую не было. При свете карманного фонарика Чмутовс вскрыл сейф, и всё его содержимое сгреб в большой мешок. Позвав узников, работавших на складе, он предупреждающе положил руку на кобуру своего пистолета и пояснил:

– Меня здесь не было... Говорите, что сюда явились не­сколько человек СД из Риги и забрали все драгоценности... Ясно?

Видимо, он решил с другими грабителями добычу не делить. Забросив мешок на плечо, натянув шляпу плотнее на глаза, гауптшарфюрер исчез в ночной темноте.

 

Саласпилсский лагерь в последние дни охранял литовский отряд СД. Неизвестно, что их заставило «отступить» – близкая ли канонада, угрожающий рёв советских самолетов или пани­ческий страх перед советским парашютным десантом, но 29 сентября под прикрытием ночи они исчезли.

Проснувшись утром, мы обнаружили, что за оградой из ко­лючей проволоки охраны больше нет. Тем немногим заклю­ченным, которые остались в лагере (другие уже были эвакуи­рованы в Германию), эсэсовцы уделяли мало внимания. Убийца Краузе ручными гранатами взорвал фонтан, который он заста­вил соорудить перед комендатурой, сел в машину и уехал. Внутренняя охрана лагеря – латышские наемники СД тороп­ливо перетаскивали наиболее ценные вещи из барака А-2 в ко­мендатуру. В этом бараке хранились вещи уничтоженных евреев. Тысячи свертков оттуда уже были отправлены в Ригу, в гестапо, но кое-что здесь еще осталось. Теперь это торопи­лись разграбить подручные Краузе. Запрягшись в телегу, они, утирая пот, перевозили вещи из барака А-2 в комендатуру, где их разбирали. Затем, навьючившись как ослы, исчезали.

 

Ворота города смерти фактически были открыты. Но убе­жать на волю в одежде заключенных мы не могли. Мы же еще находились на оккупированной фашистами земле. Но не менее опасно было излишне медлить. От Саласпилсского ла­геря до Риги всего 18 киломертов, и кто мог ручаться, что оттуда не появится какой-нибудь отряд убийц. Поэтому реше­ние было быстрым – мы действовали. Несколько заключен­ных выбрасывали в окна и двери барака А-5 разную одежду, и каждый надевал то, что казалось ему наиболее подходящим. Затем – через ворота на свободу! Свобода! Это слово, как эхоотдавалось в быстрой поступи боев, с которыми приближа­лась наша освободительница – Советская Армия.

 

В лагере остался лишь один заключенный. Это был еврей Фельдгейм из Франкфурта-на-Майне. Он работал на вещевом складе А-2. Может быть, у него не хватило мужества уйти от­сюда? Очевидно, он, многое перетерпевший, потерявший всех своих близких, не надеялся на чужой земле, которую еще топ­тал сапог фашистов, найти себе надежное пристанище. Он до­верился судьбе. Но как она сложилась, осталось неизвестным.

Убегая из лагеря, мы выбирали кажущиеся наиболее без­опасными направления и окольные пути. Оказалось, что наша предосторожность была уместной. Еще не все беглецы до­стигли своего убежища, когда над горизонтом в стороне Саласпилса взвились клубы черного дыма. Из Риги поспешно явился отряд убийц. Не найдя больше в лагере заключенных, они предоставили огню превратить в пепел то место, где десятки тысяч людей прошли сквозь страшные муки, натерпелись не­мыслимых унижений и научились глубоко ненавидеть самое жуткое, самое подлое, самое гнусное, что бесчеловечность и зло могут создать – коричневую чуму нацизма.

 

Много лет прошло с тех пор. Однако из памяти никогда не исчезнут те люди, с которыми вместе исхожены мрачные пути лагеря смерти, вместе выпестована жажда свободы. Но многие, очень многие из них не дождались этой свободы. И в бесконечной веренице образов, которые часто встают пе­ред глазами, я всегда вижу одно незабываемое лицо. Вижу мальчика с клоком светлых волос на лбу, нежными чертами лица, тёплыми голубыми глазами, которые мечтательно смот­рят сквозь стёкла очков. Имени его я не знаю. Помню лишь, что был он с восточной окраины Латвии. В лагерь смерти его, тринадцатилетнего парнишку, привели вместе с большой группой мужчин и женщин, которых нацисты по­дозревали в связях с советскими партизанами.

 

Палач Краузе всех их, в том числе и мальчика, обрек на смерть в Саласпилсском сосновом бору. Конвоиры грубо гнали несчастных в бункер лагеря, чтобы вскоре вывести их оттуда и поставить на край ямы. Но прежде им надо было сдать всё свое имущество. Передав карманный нож и ещё не по­нимая, что его ожидает, мальчик тихо спросил:

– Могу ли я оставить свои очки?

Фашисты загоготали. Сразу же поднялась рука убийцы, и лицо ребёнка настиг тяжёлый удар... Из его полных удивле­ния глаз покатились слёзы...

Вот уже много лет, как этого мальчика нет в живых. Но и сегодня я ощущаю боль от того удара. Никогда и нигде нельзя дать нацистскому зверю ещё раз поднять голову...