Воспоминания Гаврилова Аркадия Ивановича
Когда началась война, фашистская Германия напала на наши мирные города и посёлки, самолёты начали бомбить нашу железнодорожную станцию Науене, где стояло много загруженных техникой эшелонов.
С этого и начался наш кошмар. Наша семья была многодетной: отец Иван был 1894 года рождения, мать Васса – 1909 года и пять сыновей: Якову было 12 лет, мне – 7 лет, Ивану – 6, Тимофею 4 года и Матвею не было ещё и годика. К сожалению, в начале войны в 1941 году младший брат Матвейка умер. Жили мы в деревне Притыкино, Науенской волости, Даугавпилсcкого уезда. Когда в нашу деревню пришли немецкие войска, они почти полностью сожгли всё, в том числе сгорел наш дом и хозяйство, а то, что осталось, – разграбили. На месте новых сельхозпостроек и нового дома осталось пепелище, сгорел и весь домашний скот. Позже отец и его родные построили небольшой домик-баньку, там мы жили до 25 августа 1943 года.
В тот страшный день в 4 утра наше жилище окружили фашистские войска. Нашу всю семью погнали на станцию Науене, загнали в вагоны для скота, с забитыми колючей проволокой окнами и ночью повезли неизвестно куда.
Первая остановка была в Даугавпилсе, там подцепили вагоны с новыми жертвами, в конце концов, нас привезли в лес. Нас выгнали из вагонов и по пыльной дороге погнали в концентрационный лагерь Саласпилс - лагерь смерти. По пути нас охраняли эсэсовские солдаты с собаками. Несколько человек попытались убежать в лес, но их сразу же расстреляли. Дойдя до самого лагеря, мы увидели кругом ограждения с колючей проволокой в два ряда, в центре стояла охранная вышка с пулемётом. Недалеко от вышки виднелась виселица, на которой висел человек, а вокруг стояли небольшие чёрные бараки. Так мы оказались в центре нашей новой «жизни». Прошло уже более 60 лет, а этот момент остался в моей памяти навсегда.
После санобработки холодной водой всех поместили в карантин вместе. Женщины и взрослые мужчины были полуголыми, одежда была подобрана таким образом, чтобы в очередной раз унизить своих пленников. Нам же, детям, выдали длинные ночные женские рубашки. На утро нашу семью определили в барак, который стоял в северной части лагеря, напротив находился подземный карцер смертников. Левее от барака была мастерская, где впоследствии работала моя мама. Там плели из короткой грязной и мокрой соломы косички для тапочек раненым немецким солдатам. Женщины работали по 12-14 часов. Отец и другие мужчины носили носилки с песком, образовав людскую цепочку: брали песок из одного места, переносили в другое и обратно, то есть просто мучили людей, а кто не выдерживал – били палками и расстреливали. Вечером заставляли заниматься «зарядкой» вокруг барака (лечь, встать и бегом), а те, кто не мог подняться, получали партию ударов палкой, некоторых забивали до смерти. Такие «зарядки» проводились очень часто, чтобы уничтожить как можно больше людей.
В то время, пока родители работали, мы с братьями находились в бараке, так как по лагерю нельзя было ходить. Когда мы прибыли в лагерь, нам несколько дней не давали пищи, и только через несколько дней нам дали суп-бурду, который состоял из гнилой картошки и тухлых костей с шерстью, а иногда туда добавляли керосин «шутки ради», есть это было совершенно невозможно, несмотря на голод.
Из-за плохого питания многие, особенно дети, болели дизентерией, мы просто исходились поносом, от этого мы были похожи на маленькие живые скелеты. Находились такие гестаповцы, которые, застав сильно ослабленного ребёнка в туалете, толкали его ногой прямо в туалетную яму, таких случаев было достаточно много. В бараках было очень грязно, из-за чего наши тела были покрыты сыпью и нарывами, бараки были переполнены клопами, блохами и вшами. Некоторые дети гнили заживо. Несмотря на эти ужасы, фашисты брали у нас кровь для раненых солдат немецкой армии, многие дети умирали. Когда мы с младшим братом сильно заболели, нас поместили в отдельный барак для больных детей, откуда выйти живым было практически невозможно, десятки детей там умирали, так как кровь продолжали брать, а сил не было даже на то, чтобы дышать. Из этого барака нас забрали родные.
В нашем бараке, где мы находились с родителями, очень часто устраивалась ночная дезинфекция, что являлось очередным издевательством. В барак заходили охранники и включали огнетушитель, он издавал громкий шум и охрана кричала: «Газы». Перепуганные, уставшие, сонные люди, ничего не соображая, падали с верхних нар на головы других, ломая руки и ноги; в ужасе женщины хватали детей и пытались бежать на выход, где была большая давка, плач и стоны. Такие «сюрпризы» случались очень часто.
Когда наступили холода, мы с детьми собирались, вспоминали довоенные времена и мечтали лишь об одном: самое счастливое время будет тогда, когда можно будет вдоволь наесться чёрного хлеба.
Эти все лишения – голод, страх за детей, за мужа очень плохо отразились на моей маме, она потеряла память. Она перестала узнавать нас – детей и отца, и только отошла от болезни в Германии. Но после войны, вернувшись домой, она долго не прожила и умерла в возрасте 43 лет в 1953 году. Это была огромная потеря для нашей семьи, особенно для маленькой сестрички Лизы, которая родилась в Праге по возвращении из Германии.
Пережив все ужасы войны, наша семья вернулась на родину в Латвию и начала строить новую жизнь. Я за это время окончил школу, потом институт, работал на заводе ВЭФ, потом служил в МВД ЛР, в 1997 году ушёл на пенсию. У меня есть хорошая семья, дочь и внуки. Хотелось бы, чтобы наши дети и внуки никогда не испытали ужасов и страданий войны, которые пришлось испытать мне и многим таким, как я. Такие лагеря были созданы для того, чтобы мучить и уничтожать невинных стариков, женщин и детей.
Пора перестать издеваться над детьми войны, потому что они уже пожилые и больные люди. Нам этого никогда не забыть.
