Мария Браунер (Пельник)

 

 

Хочется надеяться, что за эти 65 лет, листая обратно календарь, убедились в одном непреложном, что прожитое не уходит безвозвратно. События давно минувших дней эхом отзывается в моем сердце, будоражит душу, ибо это сокровенное: детство, заветы семьи, заповедные места, любимые песни, дорогие сердцу книги...

Мне было шесть лет, когда в дверь постучалась война. Пятеро детей в семье, мал-мала-меньше. Картины военного времени всплывают одна за другой. Колыбелью моего детства была изумительная природа тех мест, край голубых озер, синего неба, зеленых лугов...

 

Весной все благоухало. Таяние снега распространяло аромат просыпающейся земли, журчали ручьи, заливался на разные голоса птичий хор, райское блаженство. Светит яркое солнце, время движется к полудню. Со стороны деревни Кокины едут на велосипедах 15 вооруженных людей. С дороги они поворачивают к нашему хутору. Мы все с изумлением и настороженностью смотрим на эту картину, не зная того, что это только начало и будет повторяться еще много раз. Папу окружили, так как он вышел им навстречу, Поступила команда: «Руки вверх!». Обыскали и приказали стать лицом к озеру, и один из вооруженных наставил ему пистолет в голову. Мы громко заплакали. В доме начался обыск. Все, что им приглянулось, каждый взял с собой. В это время прибежала наша сестричка Янина от соседей, на нее грубо закричали и тут же обыскали, а ей в то время было 3,5 года. Это был первый страшный шок для абсолютно мирной, многодетной, красивой, молодой семьи.

 

Маховик военной машины начал раскручиваться, жернова которой поглотят миллионы человеческих жизней, но главное то, что в эту мясорубку будут брошены старики и дети. мужчины и женщины. Война высветила всех как рентгеном. Соседи, которые казались как родные, стали врагами. Завистники стали преследователями.

24 августа 1943 года папа косит овес, а мы собираем в снопы. Светит яркое солнце. К нам пришел папин крестный отец Болеслав Айспурс и поздравил своего крестника с днем имени, то есть у них был одни общий день ангела Болеслава. Они сели в канаву у дороги и закурили. Папа пожаловался крестному, что он не может понять, почему так тяжело на душе, руки слабеют, и он не может косить. Крестный сказал: -Ты, крестник, сделал уже достаточно, у тебя сегодня праздник. Завтра с утра все сделаешь, как надо. Однако в 4 часа утра 25 августа 1943 года раздался сильный стук в окна и двери, и нас вооруженные люди подняли с постелей, срочно выгнали из дома. Наша семья: папа Болеслав и мама Мальвина Пельники и мы, дети: сестра Валерия, я - Мария, брат Янис, сестра Ольга и брат Вильгельм наспех одетые, за 15 минут нас всех выгнали из дома и посадили в телегу соседа Коледы и повезли. Никто не сказал куда, а папа думал, что в ближайшем лесу расстреляют, но движение продолжалось, и нас привезли на железнодорожную станцию Краслава, погрузили в «телячьи» вагоны. Через некоторое время, когда вагон был набит людьми, закрылись двери. В вагоне было только одно окошко, зарешеченное колючей проволокой, в духоте и смраде поезд двинулся вперед. Состав остановился на товарной станции Даугавпилс.

 

Во время стоянки из вагона не выпускали, все естественные надобности исполняли здесь же в вагоне. Поезд двинулся вперед, и вновь остановился, раскрылись двери вагона, поступил приказ выгружаться.

Помню, после выгрузки всех построили в шеренгу и погнали через живую стену автоматчиков в лес. Все, конечно же, думали, что в лесу расстреляют. Нам было очень страшно, пытались спрятаться за папу и маму. Пройдя около километра, увидели раскрытые ворота и длинные бараки, огороженные колючей проволокой, а в середине на высоком месте развевался черный немецкий флаг. Нас загнали в барак. В бараке находились очень низкие пятиярусные нары. На них разместилось около пятисот человек. Можно было только лежать. Очень долго не давали есть, а воду разрешено было пить из бочки сточной воды. Через несколько дней нам дали на обед горячую баланду, которая состояла из начищенной картошки, отходов капусты и конской падали.

С нашей семьей были арестованы и наши бабушки: Эварт Каролина с двумя сыновьями: Казимиром и Леопольдом и Пельник Аполония с сыном Язепом, с которыми мы были помещены в одном бараке 4С.

 

Начала работать машина истязаний и унижений человека в буквальном смысле, втаптывания его в грязь, доведения до такого состояния, что он будет завидовать даже крысам.

В память врезалась «баня-карантин»: всех обнаженных детей и взрослых гоняли сквозь строй надзирателей с собаками. Матери несут маленьких детей на руках, дети плачут, пугаясь собак и от холода. Из бани погнали в барак-карантин, выдали по рубахе. Спали на полу, покрытом соломой, которая в короткое время превратилась в навоз, так как отхожее место располагалось тут же за занавеской, и фекалии никто не выносил. Все нечистоты текли оттуда под наши тела.

Что может запомнить девятилетняя девочка, когда пылала земля и взрослые уничтожали себе подобных. Боль, страх, смерть каждодневно бродят рядышком. Нет страшнее пытки, полвека переживать то, что происходило в том далеком «детстве». Жили мы в собственном доме на своей земле. Семь раз за 2,5 года наш дом окружали вооруженные люди, проводили обыск, забирали все, что имело цену. В конце обыска арестовывали папу и уводили. Благодаря его незаурядному уму, он сумел избежать расстрела. Его судил военно-полевой суд в Даугавпилсской тюрьме. Приговорил к 12 ударам по спине шлангом (с проволокой внутри). Отец избежал расстрела только потому, что была у него справка с места работы о том, что он был счетоводом конно-прокатного пункта, которую он зашил в воротничок рубахи.

 

Вижу ясную картину: папа спускается к озеру с полными ведрами выстиранного белья для полоскания его, а дом в очередной раз окружили вооруженные люди. Ворвались в дом, в котором были только мои братики и сестрички, мама уехала к врачу. Они обнаружили многодетного отца у озера, пригнали домой, приказали собираться и угнали, а мы остались одни. Бежали и плакали за уходящим папой. Папа сказал: «Оставайтесь с богом, ждите маму, я вас люблю». И ушел под дулом пистолетов в неизвестность.

Нас построили в шеренгу по четыре и погнали за ворота к эшелону.

 

Всех погрузили в «телячьи» вагоны, закрыли, повезли. Вагоны не открывались даже на остановках эшелона. Это значит, что все узники справляли свою нужду там же, где сидели, - на полу. Недалеко от нас сидела молодая женщина с маленькой девочкой на руках, которая очень плакала и днем и ночью, затем она затихла. Только когда нас привезли в Франкфурт на Одере, мы узнали о том, что ребеночек умер уже более суток назад. Бедная женщина боялась признаться, что дитя умерло, чтобы не выбросили по пути.

Нас выгрузили из вагонов и почти после четырех суток голода, дали баланду, которая имела консистенцию желе-клея, но т.к. детям давать кушать эту баланду было невозможно, папа вылил ее, а братик Янис заплакал и старался любым образом закатить эту массу в ведро.

 

Лагерь во Франкфурте на Одере был распределительным и нашу семью распределили в лагерь при гипсовой фабрике. Нас привезли вечером в лагерь. Бараки были построены из гофрированного металла. Внутри стояли двухэтажные металлические кровати, а посреди прихожей две чугунные печки и тепло от них поступало в барак через дверь. Так как потолок и стены были металлические, то выдыхаемая влажность, смешиваясь с теплом из прихожей и соприкасаясь с холодным металлом, превращалась в капли влаги и дождиком падали на верхние этажи кроватей. Но, несмотря на это, мне было приятно. Горели электролампочки, была постель, о которой мы уже забыли. Утром мы увидели, что параллельно стоит еще один барак. В пяти метрах от бараков располагался туалет с выгребной ямой. Территория была огорожена колючей проволокой в три ряда и высотой около трех метров. В ста метрах от бараков располагалась гипсовая фабрика, на которой работали наши родители. Кормили нас супом из брюквы для скота и изредка давали вареную в мундире картошку по одной побольше или две маленьких с подливкой из шпината. Есть хотелось всегда. Мы все взрослые и дети были покрыты гнойными прыщами, которые доставляли массу неприятностей днем и особенно ночью. На гипсовой фабрике наша семья находилась около 7 месяцев.

Учитывая то, что отец не мог оправдать затраты на содержание семьи из семи человек, мама не работала. Для того чтобы было основание не выходить на работу, она заваривала табак, как чай и выпивала перед проверкой у врача. У нее начиналось сильное сердцебиение и рвота. Об этом никто из заключенных не знал. Все удивлялись, почему у нее такая реакция перед осмотром у врача. Я с сестрой Валерией и братом Янисом работали на кухне подсобными рабочими, но за это не была положена оплата. Поэтому наша семья приносила убыток хозяину доктору Вурх. Нас перевезли неподалеку в трудовой лагерь по посадке и прополке леса, который был расположен на окраине города Зольштадт. Откуда мы по той же причине были отправлены к бургомистру Малмусу в деревню Рейнгунгин. В обязанности входили сельхозработы и уход за скотом. Здесь работали все члены семьи за исключением братика Вильгельма, которому в то время было два года. Родители уходили в 5 утра ухаживать за коровами, лошадьми и свиньями. Мы приходили к 8 утра, после дойки выгоняли скот в поле на два часа и так далее. Наша семья была размешена у хозяина в бывшем курятнике, расположенном в саду.

 

9 апреля 1945года нас освободила 3-я американская армия. Хутор бургомистра Малмуса был у подножья горы Гарц. Американские войска подошли к деревне с утра 9 апреля, но не вошли в населенный пункт, т.к. были обстреляны несколькими выстрелами из района гор. Через время началась атака самолетами всего района и продолжалась несколько часов. Войска вступили в деревню только в 18-00 часов 9 апреля 1945 года. Мы стали свободными. Командный пункт располагался в здании хозяина. Солдаты нас угощали белым хлебом, который мы не видели уже много лет.

 

Через 2-3 недели после освобождения наша семья начала самостоятельный поэтапный путь домой. Были стихийно образованы пункты перемещения. Вначале путь пролегал к границе советской зоны. На этом пути было много физических и моральных страданий. Но главная цель вернуться домой оправдывала все. Нашему папе было предложено со стороны американского командования ехать в Америку на пароходе, куда будет загружено добро, имеющееся в шахтах. Майор, который вел переговоры, открытым текстом говорил, что он все организовал и часть имущества будет выделено нам, и место жительства с небольшим бизнесом, но сладкое воспоминание о Родине, затмило все разумные предложения, но для другой категории людей. Последний распределительный пункт в американской зоне. Нас грузят на бортовые машины с прицепами, начинает двигаться колонна к переправе через Эльбу. Мост на понтонах. Когда взошло неограниченное количество машин (очевидно произошла перегрузка моста) он стал раскачиваться. Нависла угроза гибели людей. Со стороны советской зоны транспорт был остановлен и стали принимать только по одной машине. Вот наша машина начала двигаться и появилась надежда, что в очередной раз смерть миновала. Это был город Дора, город откуда запускались фауст- снаряды на Лондон (там они производились). Теперь наш путь домой пролегал по советской зоне. Домой мы вернулись только в августе 1945 года, но это уже другая история.