Иван Стручков (1913-198?)

 

Цитирую его рассказ буквально: "Жрать почти не давали, народ подыхал от голода и болезеней, ходить я уже не мог, под мышками распухли желваки с два кулака размером — "сучье вымя" называется. Оттащили в вольер к собакам — там овчарок тренировали на военнопленных — заодно и  подкармливали — человечиной. Овчарки меня только понюхали, но жрать не стали. А мне уже было всё равно". Кинологи — не гестапо и не охрана. Дядьку просто вытащили за пределы вольера и бросили. В этот день умер один из "бытовиков" — чех, Ян, по-моему, Ковальчик. Уголовники из бытового барака переодели с него куртку на дядьку и притащили к себе. Номеров в Саласпилсе на руках не кололи, поэтому подмена прошла незаметно. Потом врач — француз из международного Красного Креста делал несколько операций, месяц под капельницами — витамины, глюкоза. Дядька выжил. И стал чешским "уголовником".

 

В 1945 году долго доказывал НКВД-шникам, что он советский военнопленный, и доказал. Ещё на десять лет лагерей. Но это уже другая история. Он умер в конце 80-х, а я всю жизнь звал его — дядя Ян.

 

 

 

 

Дополнительная информация — Стручков Иван Николаевич рождения 1913 года  с 1932 по 1939 год  служил на Северном флоте.  Образование — три класса. В 1941 призван на Балтийский флот, в артиллерийские части берегового охранения под Ревель.  Флот выводился в Кронштадт с очень большим бардаком — и береговое охранение не успели эвакуировать. В плен их попало четверо, если не ошибаюсь, — ни имен, ни фамилий не знаю.  Действительно, они пытались бежать, были пойманы, и расстреляны. Как дядька остался жив, он не говорил. Рассказывал, что некий оберефрейтор (то ли Шульц, то ли Штольц) развлекался так: выведет очередную партию к стенке, выстрелы,  все попадают, дядька стоит — тот подойдёт сзади пистолет к затылку приставит, щёлкнет, «– Ну опять тебе повезло, иди, говорит обратно в подвал». Я так понимаю, по-русски он говорил. И так три раза. Считая с первым, всего четыре расстрела. Потом дядька не выдержал, порвал кальсоны на тесёмки, сплёл верёвку — повеситься хотел. Он все эти вещи рассказывал так, как говорят о походе за пивом. Единственный раз голос дрогнул, когда о верёвке рассказывал. Он уже голову в петлю просунул, когда в разбитое окно  ему бросили узелок: хлеб, спички, махорку.  Вот так он раздумал вешаться.

 

Потом был Саласпилс, известная история с подменой,  1945 год, НКВД, 58 статья за измену, и десять лет «на общих». Работал в шахте. Однажды попал в завал, пальцы на правой ноге размозжило камнями. Я это всё так хорошо знаю потому, что  сам подстригал ногти ему. Это проще было сделать напильником, чем ножницами.  В 1957 году, освободившись, приехал в Москву, к своему родственнику, – по-моему, брату. Тот был,  вроде, генералом. В дом не пустил, сказал: «– Как, ты жив? Ах, ты оттуда? Лучше бы ты умер».  Пошел работать в котельную кочегаром.  Так и проработал,  пока не стал инвалидом.

 

Все эти приключения заняли изрядный кусок жизни, поэтому рабочего стажа для пенсии у дядьки не было. И пенсию ему насчитали копеечную. Они жили в Ленинградской области, поселок Дибуны. Котельная обслуживала, не знаю точно, что за предприятие, но имевшее отношение к какой-то химии. И была на этом заводе авария, дядька надышался черт знает какой дрянью, но в результате попал в ожоговый центр — выше пояса кожи не было почти совсем. Выжил. Но стал инвалидом – ходить почти не мог, пальцы на руках не работали. Хлеб брал двумя руками, кисти выглядели, как резиновые. Вот именно тогда мы с ним и подружились. Я его мыл. Приходил  раз в неделю, тащил дядьку в ванну, отстирывал, а он меня кормил своими рассказами. Это его слова: «Жаль, я малограмотный, если всё, что видел, записать, это ж какая книга может получиться».

Вот такая судьба человека.

 

Дядька никогда не курил, никогда не ругался, никогда ни на кого не повышал голос. Человек был очень скромный, молчаливый. Если бы не его инвалидность, вероятно, я никогда бы не удостоился всё это выслушать. По-моему, просто жутко. Не сами факты, а тон. Без злобы, без осуждения. Что-то в нём было от Праведника. Таким я его запомнил. И сейчас в семье вспоминаем его только как дядю Яна…